АНДЕРС ОТРАВИЛСЯ!

В лагере не все в ту ночь спали крепким сном. Андерс, возбуждённый находкой, тайком покинул свою палатку, осторожно перешагнув через задремавших товарищей, и направился в раскоп, где недавно улыбнулась ему судьба. И хотя он знал, что удача редко благоволит дважды подряд, интуитивно надеялся, что земля может раскрыть перед ним и другие тайны. Интуиция его не обманула. Вот что рассказал он мне потом о своих приключениях в ту ночь.

Едва начав углублять раскоп, он неожиданно провалился в тартарары. Правда, испугаться не успел: приземлился ногами на твёрдую поверхность, даже не ушибившись. Его падение вызвало глухой шум, и он ощутил, как на ступни полилась жидкость, а в затхлом воздухе подземелья запахло резко и возбуждающе. Андерс направил луч фонарика себе под ноги и увидел, что стоит засыпанный по колено… множеством сосудов, подобных тому, что он раскопал сегодня днём. Один из них раскололся, из него-то и хлынула вода, дразня незнакомым запахом. Студент поднял луч света повыше. На каменных полках замерли, как солдаты в строю, десятки сосудов разных форм, от пузатых, как бочонки, до изящных стройняшек с удлинённым горлышком. Те, которые были прозрачны, под лучом выдали свою тайну: они были полны и нераскупорены! Завтра он, Андерс, опровергнет пессимизм Бьёрна Ларсена: «Мы не узнаем никогда!» Узнаем! Видимо, это замечательный напиток, если качество его удостоверялось подписью и печатью высокого чина. Хотя, впрочем, зачем ждать до утра? Он, Андерс, может приобщиться к исчезнувшей цивилизации русских уже сейчас, незамедлительно!

Андерс взял расколовшуюся бутылку и в ладошку левой руки плеснул жидкость. Струя приятно охладила ладонь. Он поднёс руку ко рту, резкий запах воды, пролежавшей в бутылке под землёй Бог весть сколько веков,  ударил в нос. Археолог осторожно влил несколько капель в рот, обжёгши язык и тут же выплюнув чрезвычайно горькую жидкость. «Гадость какая-то!» – мысленно выругался Андерс, однако любопытство взяло верх над благоразумием: он подумал, что в разбившейся бутылке могла быть испорченная жидкость, а в других сосудах может оказаться неиспорченный продукт, ведь не напрасно же неведомый автор надписи на «Рябчике» так расхваливал свой товар. Да, так оно и есть, расколотая бутылка не имела на своём боку рисунка птицы. Луч скользнул по шеренге сосудов. Вот она, с рябчиком. «Иди сюда!», – прошептал белокурый швед, поднявшись на цыпочки, дотягиваясь до заветного сосуда.

Утром мы с Дэном, выйдя из палатки на утреннюю пробежку, обнаружили своего друга лежащим на краю раскопа. «Странно, почему он решил спать там», – подумали мы, и ещё больше удивились, когда не смогли его разбудить. Швед мычал что-то невразумительное, открывая глаза и не узнавая нас, и тут же вновь проваливаясь в сон. От него дурно пахло, меня чуть не стошнило. Причину странного состояния Андерса объясняла откупоренная бутылка «Рябчика», на дне сосуда колыхались остатки жидкости. Мы ужаснулись: Андерс отравился! С этой новостью побежали к медицинской палатке, и вскоре над распластавшимся на земле скандинавом хлопотали доктора, отчаянно споря, какое противоядие вводить пациенту. Так и не придя к согласию, эскулапы вызвали светолёт из ближайшего поселения и вместе с больным отбыли в госпиталь.

Вернулся Андерс к вечеру того же дня. Вид у него хотя и был нездоровый, его мутило, к пище не то что притрагиваться – ему, как он сказал нам, даже думать о ней было противно, однако из госпиталя он убежал после того, как ему промыли желудок и назначили курс лечения. Валяться в палате в то время, как в лагере происходят такие события? Он боялся, как бы его лавры открывателя необычных древностей не присвоили мы с Дэном.

Андерс не ошибся. Нет, не в том, что мы посягнем на его открытие, а в том, что его ночная находка взбудоражила археологический лагерь: там и тут шли дискуссии, учёные, отведав жидкости (никто не сказал, что она имеет «безупречные вкусовые качества», большинство, и я в том числе, нашли её противной и ужасно горькой), спорили, зачем древним людям понадобилось производить и употреблять (судя по рекламному тексту – внутрь) жидкость, именуемую «водкой». То, что профессор-филолог ошиблась, полагая, что в тексте допущена опечатка, следовало из того, что на всех извлечённых из погреба бутылках красовалось именно это слово – «водка», хотя названия на сосудах были разные – «Журавли», «Пять озёр», «Хрустальная», «Берёза», «Беленькая», «Белуга», «Мороз и солнце». Эти поэтические имена, как видим, вызывают положительные эмоции, настраивают на бодрый лад, а последствия от употребления прямо противоположны. Даже несколько глотков обеспечивают головокружение, тошноту, замутнение рассудка. Большая же доза, как доказал Андерс, вообще приводит организм в полнейшее расстройство.

Тут как раз появился Нильсон, его окружили и стали расспрашивать, как он себя чувствует, что с ним делали в госпитале, чем лечили, просили рассказать, что швед ощущал, когда осушил едва ли не всю бутылку. Попав в центр внимания, Андерс, похоже, забыл о своём плохом самочувствии и стал повествовать, как вчера ночью отважился сделать первый глоток «Рябчика» после того, как выбрался из погреба и откупорил сосуд с нарисованной птицей. Хотя жидкость и в этой бутылке оказалась горькой, пока он размышлял, почему его вкусовые ощущения не совпадают с услышанным вчера переводом рекламной надписи, в голове приятно зашумело, в руках и ногах появилась слабость (странно, у меня кроме отвращения и желания скорее прополоскать рот ничего не возникло: как по-разному действует эта жидкость на людей! – подумал я тогда, не подозревая, что эта проблема заставит меня заняться биохимией основательно). Тогда Андерс решил ещё раз приложиться к сосуду. Приятные ощущения усилились, и нарастали с каждым новым глотком, казалось, ещё немного – и наступит то обещанное древним писцом состояние, когда «душа взлетает ввысь, словно лесная птица!»  Андерс выпил ещё немного – и, как он уверил нас, больше ничего не помнил, провалился, словно давеча в погреб, и очнулся только в госпитале. Там ему рассказали, что с ним приключилось, он вспомнил, как нашёл залежи древних сосудов, и сбежал от лекарей, боясь, что пропустит самое интересное.

А самым интересным для всех оставался один вопрос: зачем русским эта «водка»? Предположили, что ясность внесёт химический анализ. Исследования дали, однако, только формулу непонятной жидкости – водный раствор (вот почему «водка»!) этилового спирта С2Н5ОН. Но это вызвало ещё большее недоумение. Этиловый спирт, и это известно любому школьнику – хороший растворитель, так зачем эти русские заливали его внутрь, что хотели там растворить? Видимо, они не дружили с головой, – предположили одни археологи, другие же уверяли, что не надо спешить с выводами, не может быть, чтобы ответ оказался так прост, видимо, нужно понять, как этот растворитель полагается применять, в каких дозах или в пропорциях с чем-то другим, ну не полные же они были идиоты, чтобы потреблять вещество, несовместимое с жизнедеятельностью организма?

Скептикам, видевшим в русских полных идиотов, пришлось брать свои слова обратно, когда отыскали небольшую стеклянную фляжку (на четверть литра) с «водкой» «Урожай», на обратной стороне этикетки сквозь стекло читалась надпись, пояснявшая: «Пищевая ценность в 100 см3 продукта: углеводы 0,12 г. Энергетическая ценность 224 ккал». Значит, делали вывод сторонники того, что водка – пищевой продукт, эта жидкость  питательная, вот и в составе указано: «спирт этиловый ректифицированный из пищевого сырья «Люкс». Для тех же, кто предполагал, что некогда, возможно, водка и была пищевым продуктом, да за тысячу лет испортилась и стала отравой, аргументом против стала строка на этикетке: «Срок годности (использования по назначению) не ограничен». И уж совсем фантастическую идею выдвигали те, кто на основании всего лишь того, что в состав «водки» «Урожай» входил «экстракт расторопши сухой», заявляли, что древние на спирту настаивали травы и таким способом лечились. Зачем помещать вытяжки из лекарственных трав в жидкость, убивающую всё живое?

Постепенно споры о водке утихли, новые находки – какие-то механизмы, агрегаты, непонятного назначения предметы, откопанные поблизости от погреба с водкой, – переключили внимание учёных на другое. Андерса же более других задела история с сосудами, быть может, потому, что это его первая находка, прославившая его (сосуды, откопанные им, так и назвали в отчёте об экспедиции – сосуды Андерса), а, возможно, и оттого, что ему единственному удалось ощутить приятные, хотя и весьма краткосрочные, ощущения от соприкосновения с древней влагой. И засела в нём мысль докопаться до истины (знал бы он, как обманчива поговорка древних, связанная с употреблением спиртовых растворов – «Истина в вине!», – тогда не стал бы связываться с этим экспериментом), захотелось научиться правильно применять «водку», чтобы почувствовать прелесть «глотка лесного воздуха – прохладного, свежего, кристально чистого». Перед отъездом из лагеря, по завершении сезона раскопок, он выпросил пару «Рябчиков» у Бьёрна Ларсена «на память о его первых открытиях» (остальное увезли в хранилища Академии Наук) в надежде «обменять» хранящуюся в тех сосудах влагу на разгадку тайны водки.