Иван Грозный (по свидетельству путешественника Альберта Кампельза) после возвращения из Казани в 1552 году запретил продажу водки в Москве, оставив лишь один кабак для опричников. Благо. Но он же в 1543 году открыл в Новгороде во­семь кабаков для прибыли казне и – дабы ослабить своевольный город. И тогда владыка Новгородский пи­сал царю: «Бога ради, Государь, потщися и помысли о своей отчизне и о великом Новгороде, что сия ныне в ней чинится: в корчмах безпрестанно души погибают без покаяния и при­частия, в домах, на путях и торжи­щах убийства и грабления в граде и погостах великие учиняются – прохода и проезда нет». После пись­ма священника Иван Грозный прика­зал уничтожить кабаки. Решительно боролся с тайной торговлей: шинка­рей били кнутом и бросали в реку.

Царь Фёдор Иоаннович уничтожил последний кабак, оставшийся после Ивана Грозного. Борис Годунов, на­против, открыл корчмы, и это вме­сте с четырёхлетним неурожаем при­вело к смутному времени...

После отмены крепостного права, с началом широкого развития сво­бодного предпринимательства на­блюдается безудержный рост вино­куренных заводов, сети питейных за­ведений и повального пьянства. Что и сказалось на народном здравии. Если в 1874 году, в год издания закона о всеобщей воинской повинно­сти, на службу приняли 2 301 000 бо­гатырей, то через четверть века ме­ру роста новобранцев вынуждены бы­ли убавить на полтора вершка (око­ло семи сантиметров), а объём груди перестали измерять. А производство спиртного всё увеличивалось. Если в 1902 году продали 63 млн. вёдер водки, то в 1906 году – 85 млн. вё­дер. Прирост составил сорок про­центов. И это без учёта вина и пива.

Особым пристрастием к пьянству отличались поволжские города, а Самара снискала печальную славу самого пьяного города в мире. Но именно здесь зародилась организо­ванная борьба с пьянством.

В середине прошлого века по стране прокатилась волна антиалко­гольного протеста. Сельские и во­лостные сходы выносили общест­венные приговоры по закрытию ка­баков в их селениях. Писались письма царю, устраивались крестные хо­ды, а то и просто поджигались каба­ки и пивные лавки. В обширной Рос­сийской империи не осталось во­лости, где бы не был вынесен обще­ственный приговор пьянству. На этой волне народного недовольства пра­вительство приняло закон, подготов­ленный Витте, о введении винной монополии, якобы для борьбы с пьянством. Частные винокуренные заводы перешли к государству. Каз­на стала пополняться «пьяными руб­лями». Для равномерного распреде­ления «пьяного налога» кабаки по­ставили и там, где их вовсе не было. И пошло – поехало. Закрутилась пьяная карусель. Приговоры общин отменили, в церквях антиалкоголь­ные проповеди запретили. Поощря­емое пьянство принимало всена­родный характер. Миллионы лю­дей пропивались до нитки. Кресть­яне, получившие долгожданную сво­боду и земельный надел, закладывали     кормилицу-землю в кабаках.

В это время и удивил мир человек богатырской внешности и духа, про­мышленник из крестьян Михаил Дмитриевич Челышов. И до него обличали пьянство – писатель Л. Тол­стой и юрист А. Кони, многие врачи и учёные. Но с деятельностью Челышова связано начало организован­ной борьбы с пьянством в России.

Если ныне спросить на улице Са­мары о Челышове, то в лучшем случае вспомнят о челышовских домах, о хорошем градостроителе – и толь­ко. Между тем в начале века газе­ты России и Европы писали о нём больше, чем о Шаляпине и Горьком вместе взятых, – таков был размах его деятельности. Апостолом народ­ной трезвости звали газетчики этого человека. При советской власти имя Челышова упоминать в печати не разрешалось.

Родился Михаил Дмитриевич в 1866 году в деревне Ворынино Вла­димирской губернии в семье бедно­го, но мастерового крестьянина Дмит­рия Ермиловича Челышова. С детства отличался редкой сообразительно­стью, пытливостью ума, жаждой зна­ний и... упрямством. Читать научил­ся дома, а из церковноприходской школы его изгнали из третьего или четвёртого класса: на уроках выпол­нял арифметические действия быст­рее дьячка и частенько поправлял медлительного учителя, за что и был наказан.

Холодная, северная владимирская земля плохо кормила многодетное крестьянство и владимирцы издрев­ле ходили на отхожие промыслы. Отец Михаила брал подряды на ма­лярные работы и искал заказы по всей губернии. Малярное ремесло с малолетства освоили и его дети.

В это время на Волге росла, шири­лась хлебопромышленная Самара – новое экономическое      чудо,    прозванное «вторым Чикаго». В поисках своего счастья подалась туда и семья Челышовых.

Выбиться в промышленники Челышовым помог случай. Однажды их бригада – Дмитрию Ермиловичу помогали сыновья-подростки – ремонтировала дом известного са­марского купца-миллионера Аржа­нова. Купец часто приезжал и прове­рял работу. Тут он и приметил кре­стьянского паренька Мишу Челышова. В обед вся бригада, утомившись, спала, и только Михаил жадно чи­тал книги. Это произвело на Аржа­нова большое впечатление – кресть­янский паренёк за книгой... Самар­ские купцы отличались меценатст­вом, у них был свой кураж друг пе­ред другом. Аржанов решил посмот­реть, что выйдет из этого парня, дал ему десять тысяч рублей и сказал: «Бери, для меня это не деньги, а ты дело начнёшь. Заработаешь – от­дашь, а не заработаешь – не обед­няю».

Михаилу едва исполнилось шест­надцать лет (совершеннолетие на­ступало в двадцать один год), и он отдал деньги отцу. Они взяли подряд на Транссибе – стройке века. Дело пошло. Трудолюбие, сметливый ум и абсолютная трезвость привели к то­му, что через несколько лет строи­тельная фирма «Торговый дом Д. Е. Челышов с сыновьями» превратилась в очень крупное предприятие с фи­лиалами в Петербурге, Москве, Ки­еве, Харькове, Ростове-на-Дону, Ка­зани и всему Транссибу. Кроме того, торговый дом имел большую паро­вую мельницу, асфальтовый завод (это его асфальтом мостили первые улицы Самары), первоклассные ба­ни, доходные дома, занимались и хлеботорговлей.

Очень рано, двадцати с неболь­шим лет, Михаил увлёкся общест­венно-политической деятельностью. Почти четверть века состоял гласным городской Думы. Он всегда крити­ковал пьянство, а в 1902 году начал большой поход против зелёного змия, В Самарскую городскую Думу внёс предложение выплатить казне то, что наживает казёнка от прода­жи спиртных напитков (около 300 тыс. рублей). Но тогда даже напе­чатать его заявление не разрешили.

В советское время стало расхо­жим представление – «пьяное са­марское купечество». Между тем, купцы были самой трезвой прослой­кой горожан, вели степенный образ жизни и имели длинный трудовой день.

Челышов встал на трудный и рис­кованный путь. Только в стотысячной Самаре тогда насчитывалось свыше 450 пивных и около 400 трактиров, портерных лавок и других распивоч­ных заведений, два пивных завода, несколько винокуренных; публичные дома с продажей спиртного на неко­торых улицах шли целыми рядами.

И тысячи людей – от хозяев до по­лотёров – кормились с пьяного до­хода. Возглавлял алкогольный син­дикат пивной король Поволжья Аль­фред фон Вакано. Ещё больше про­тивников было в российском масш­табе – от левых радикалов до од­ного из князей Голицыных и многих министров.

Но и соперник зелёному змию в лице Челышова достался серьёз­ный. Двухметрового роста, косая са­жень в плечах. В одежде прост не по званию: будучи весьма состоятель­ным, ходил в долгополой поддёвке нараспашку, внизу русская рубаха с поясом-шнурком; на ногах высокие сапоги или валенки.

Вот как описывали его современ­ники: «Лицо умное, выразительное. Говорит свободно. Жесты широкие, уверенные. Когда речь заходит о пьянстве и борьбе с зелёным змием, М. Челышов весь напрягается. Вы­равнивается во весь свой рост, речь становится бурной. Видно человек говорит о самом дорогом для него. О том, чем он давно болеет, над чем долго думал, что одно по­ставил заветной задачею своей жиз­ни. Это фанатик своей идеи, но фанатик-делец, фанатик-практик. Ни­каких политических программ он не знает. Не хочет знать. Для него од­на забота – оздоровление страны. Одно горе – пьянство народа. Вра­ги, – кто спаивает народ. Друзья, – кто готов помогать борьбе с каба­ком».

Сам Челышов так говорил о проб­леме пьянства:

«Я вас спрашиваю, мыслимо ли, чтобы государство, считающее себя христианским, жило доходами со спаивания родного народа?»

«Господа, я должен сказать от­кровенно, что ведь разницы между палачом и винозаводчиком я не ви­жу. Как тот накидывает петлю на шею и знает, что он этим делает, так и винозаводчик, – ведь среди них нет тёмных, необразованных людей, не знающих, что приготовляют, – он знает, что это есть яд, знает его по­следствия и всё-таки сумеет добы­вать положение своей промышлен­ности от Высшего Правительства».

«Промышленность даёт 90 милли­онов налога. Это со всей России. И то плачут промышленники: «Житья нет». И понятно. Главный покупа­тель – народ. Если он 700 миллио­нов в год пропил в казёнке, – где ему, на что покупать товар? А вы­ведите монопольку, – те же про­мышленники согласятся вам пла­тить вдвое, втрое. Не 90 миллио­нов, а 200, 300. Я говорил с купца­ми, с заводчиками, с промышленни­ками, – все в один голос:

– Дайте трезвых рабочих, трез­вых приказчиков, служащих, по де­сяти, рублей в   год     будем платить с головы.

Это за служащих трезвых. А что заплатили бы они за трезвый много­миллионный народ? Не сноси народ ежегодно 700 миллионов в казён­ку, – он на 700 миллионов рублей покупал бы себе ситцу, обуви, сбруи, сельскохозяйственных орудий. А те­перь пропившийся народ голый...».

Речи Челышова становились опас­ными для алкогольной мафии. Он резко критикует и правительство, и винокуров, имевших поддержку правительства. В 1908 году винозаводчики провели два съезда, а ког­да общества трезвости захотели уст­роить съезд, то правительство при­знало   его несвоевременным,

И не сносить бы Челышову голо­вы, но он сумел развернуть на свою сторону самарский биржевой коми­тет – несколько десятков хлебопро­мышленников-миллионщиков. Это была серьёзная сила. За спиной Че­лышова встали мощные семейные кланы Сурошникоаых, Аржановых, Шихобаловых, Соколовых, Башкировых, Жиравлёвых... С этим вынуж­дены были считаться и Вакано, и Голицын...

Далее Челышов вступил в партию октябристов и выступал там с одной темой – о пьянстве. Вначале он за­воевал расположение самарских ок­тябристов. Затем, в 1907 году, он и самарская делегация при поддерж­ке других депутатов от крестьянства на всероссийском съезде партии до­бились решения включить борьбу с пьянством в программу союза от­дельным пунктом. Ещё одно боль­шое достижение.

Только Челышов не удовлетворил­ся достигнутым: став депутатом Го­сударственной Думы, он с её трибу­ны сделал более ста выступлений, обличающих пьянство. Челышов пер­вым вынес проблему пьянства в парламент, неутомимо будил рос­сийскую общественность. Газеты всего мира печатали его яркие, образные речи и изречения. Не ме­шало бы и сейчас хотя бы часть из них переиздать.

7 декабря 1907 года Челышов за­читал в Государственной Думе заяв­ление, подписанное 66 членами её, и после дебатов Дума постановила избрать Комиссию омерах борьбы с пьянством. Так талантливый само­родок из народа борьбу с алкоголь­ной мафией сделал государствен­ным делом. Благодаря работе ко­миссии был принят целый ряд зако­нодательных актов, ограничивающих распространение этого поистине би­ча и язвы народной. |

Рассказ о титанической деятельно­сти человека, добившегося введе­ния сухого закона, требует большой статьи или книги. Здесь же приве­дём лишь некоторые из высказыва­ний Челышова:

«Я глубоко уверен, какие бы за­коны мы ни писали, какие бы рефор­мы ни ввели, но если каждый из нас у себя дома в нашей будничной жиз­ни не будем трезвыми, от этого не будет лучше, то эти законы, которые мы написали, в нынешних музеях, по­строенных из камня и железа, века пролежат. И монаршие милости не помогут, если народ пьян».

«Из Питера нам отказали (взять деньги). Ведь из-за денег торгу­ют – ну, на, возьми ты деньги от нас, но отпусти душу на покаяние».

«В настоящее время имущий класс платит мало – за него платит кре­стьянство: оно продаёт последнюю лошадь, корову со двора гонит, и всё для вина, всё за вино. Нам, лю­дям имущим, надо поделиться, от­дать часть; если мы уступим наши ма­териальные средства, то это поведёт к нашему же благу. Всякий может сказать: завтра я буду жив, семья моя не будет обесчещена и дом мой не будет сожжён».

Для своих проповедей Челышов использовал любую трибуну: народ­ные дома и аристократические са­лоны, партийные съезды и думскую трибуну. Выдающийся русский пуб­лицист М. Меньшиков так описал по­явление Челышова в Думе: «...среди высоко политических речей различ­ных лидеров вдруг раздался голос совсем из другой оперы. На трибу­не стоял высокого роста брюнет, промышленник из крестьян в рус­ской поддёвке, без крахмального белья, но с крупным бриллиантом в перстне. Могучий голос, способный перекричать парламент, а главное – захвативший оратора вопрос могу­чей важности, хотя вовсе не поли­тический, а бытовой. Трудно изо­бразить замешательство парламен­та и министров. Они казались накры­тыми врасплох, они растерянно жда­ли, когда же скандал кончится. Впе­чатление именно скандала производят каждый раз речи г. Челышова, – из тех скандалов, когда в лицемерном обществе вдруг затешется «нево­спитанный» человек, который начи­нает, не стесняясь, говорить правду в глаза вместо условной лжи. Наши «господа народные представители» только что расположились отвести душу в политических приятных разговорах, только что почувствовали се­бя ораторами, которые могут гулять в «кулуарах», делиться на «фрак­ции», слушать «лидеров», предлагать «формулы перехода» и проч., толь­ко что они втянулись в бесконечную канитель политической метафизики, где всё – «требования», всё – «права» и, по-видимому, не пред­стоит никаких обязанностей, – как вдруг из их же среды встаёт чёрная поддёвка, размахивая богатырской, сверкающей бриллиантовым перст­нем рукой, возглашает: Позвольте, господа! А кабак-то вы забыли? – Какой кабак? – в смущении переглядываются гордые тем, что поде­лились на кучки, господа кадеты, ок­тябристы, мирно-обновленцы, постепенновцы, умереновцы или как они там называются. – Какой ка­бак? Переглядываются министры. Экая досада! Весь сценарий испор­чен. Тут порядочные люди между завтраком и обедом разговаривают о политике и вдруг кабак!..»

Провокации алкогольной мафии против Челышова следовали одна за Другой. 18 марта 1908 года в банях Челышова, где посетителям не толь­ко не подавали (а могли бы нажи­вать на этом большие деньги на за­конном основании), но и запрещали приносить с собой спиртное обслу­живающему персоналу, полиция об­наружила компанию с женщинами, распивающими вино и пиво, дос­тавленное якобы прислугою бани.

Полиция знала, в какой номер идти, а в столице уже был набран номер специального журнала «Хулиган», посвящённый Челышову...

Пока разбирались, а тяжба дли­лась ровно два года, газеты печата­ли фельетоны и карикатуры. Во вре­мя выступления Челышова его про­тивники выкрикивали: «А как же ба­ни?» – и покидали зал.

Волжский богатырь сражался в ту­манном Петербурге с беспощадным врагом: едкой насмешкой и холод­ной иронией. Можно представить, что он пережил.

Но была и поддержка у Челышова. Тысячи и тысячи писем со всей Рос­сии шли в правительство и в Сама­ру. Поддерживали люди разных со­словий и национальностей: товарищ председателя Совета министров не­мец барон Мендорф, евреи – врач Шоломович и деятель культуры Тейтель, русские – инженер Зубчанинов и писатель Л. Толстой, епископ Евлогий и священник, депутат Госу­дарственной Думы Волков, прибал­тийские ксендзы и татарские муллы. В почте борца за трезвость встреча­лись и такие телеграммы: «По слу­чаю вашей инициативы, имеющей целью возрождение русского наро­да, мы посылаем наши искренние поздравления. Венгерский союз на­родного здравия. Будапешт». Шли письма из Швеции и Норвегии, Ита­лии и Франции, Германии и США. Имя Челышова стало нарицатель­ным: противников алкоголя называ­ли «вторыми Челышовыми».

И очередная провокация рассея­лась свидетельскими показаниями и рядом документов. Один из них пре­доставил Исаак Тейтель: ему пред­лагали деньги за то, чтобы он подо­бным образом опорочил Челышова. Он отказался, но документ сохра­нил. Другой документ – факсимиле счёта (отчёт об экстренных расхо­дах Вакано и подкупе им провока­торов) опубликовали газеты, что вынудило Вакано признать содеян­ное и выступить с обвинениями, яко­бы документ у него похитили. «Бир­жевые ведомости» отрицали неза­конность получения документа. Но это уже были детали. Акции Вакано поползли вниз. Суд полностью оп­равдал Челышова.

На этой очистительной волне Че­лышова избирают председателем городской Думы. Он вводит в са­марский лексикон слово «гласность», создаёт народный контроль, откры­вает прессе все двери, начинает мощ­ную атаку на управско-трактирно-пивную партию. Провозглашает три принципа: свет, гласность, конт­роль!

В ответ – жесточайшая критика, которую можно резюмировать одной фразой: «Уходи, дай украсть!»

Тогда Михаил Дмитриевич всем представителям местной и столич­ной печати  выдал открытые листы, которые давали им право свобод­ного входа во все городские учре­ждения и предприятия, позволяли просматривать буквально все доку­менты. Фактически всем журналистам были предоставлены права членов управы. Затем в 1910 году Челышов учредил институт контролёров с широкими полномочиями: самар­ский миллионер, по сути, впервые в нашей стране учредил народный контроль. Результаты сказались не­замедлительно. Городской водопро­вод сразу дал на 11 500 рублей боль­ше, чем в бесконтрольном году. Электрические сети на 8 000 рублей больше и т. д. Раскрылась масса хищений и злоупотреблений.

В 1912 году, когда Челышов нахо­дился в Петербурге, его противники осмелели и большинством голосов упразднили контролёров самар­ского городского управления. Раз­разился очередной скандал. По при­езде Михаил Дмитриевич заявил городской Думе: «...гласность, как и контроль, существовали в управе около двух лет. Теперь же, когда Дума уничтожила контроль и когда гласности устраиваются препятствия, я считаю невозможным для себя и убыточным для города руководить городским хозяйством без контроля и в темноте, как оно велось в преж­нее время. Вследствие этого я сла­гаю с себя звание городского го­ловы». Окончив речь, городской голова снял с себя цепь и вышел из зала.

Вот так яростно буржуй сражался за народное добро. Впрочем, борьба против зелёного змия продолжилась. И на тернистом пути ещё не раз приходилось Миха­илу Дмитриевичу проявлять недю­жинный характер.

В 1908 году царь Николай II принимал у себя группу депутатов 3-й Государственной Думы. Когда произнесли тост за здоровье царя, все, особенно газетчики, стали смотреть на Челышова. Он поднял бокал и... поставил его обратно. В зале был шок. Пришлось самарцу дать пояснения: «Его императорское величество знает, что я всем серд­цем желаю здоровья его император­скому величеству, но даже во имя его здоровья не буду портить своё здоровье». Чтобы так сказать в по­добной ситуации, надо иметь кое-что за душой.

М.Д. Челышов умер в 1915 году. Но дело своё он успел сделать. В 1914 году, когда началась Первая мировая война, Челышов и его сто­ронники из Самарской городской Думы добились разрешения ввести в городе сухой закон на период во­инской   мобилизации. Самара стала первым губернским «сухим» горо­дом в России. Нововведение сказа­лось положительно. В отличие от других городов в Самаре не было пьяных драк, грабежей и других массовых беспорядков.

Николай II благословил сухой за­кон на всей территории России на период войны. Закон не был жёст­ким. Просто власти разрешили то, чего добивался Челышов всю свою жизнь: местным земствам было да­но право на своё усмотрение объяв­лять у себя «сухие» зоны. Не везде сразу воспользовались данным раз­решением, но уже через год-два практически вся Россия приняла су­хой закон!

И надо сказать, что сухой закон, принятый нашим государством, увен­чался полным успехом. Случались от­дельные факты самогоноварения, поползновения на денатурат, но... пьянство в целом резко сокраща­лось. За каждый выявленный ши­нок заявителям и полиции выдава­лись премии. Быстро навели поря­док. Во время сухого закона страну разоряла жесточайшая война, аса­хар в Самаре практически не ис­чезал. Дума лишь однажды воз­вращалась к этому вопросу и к та­лонам: когда случились перебои, на Тимашевский сахарный завод на­правили около двухсот военноплен­ных австрийцев взамен мобилизо­ванных рабочих – и вопрос решили.

Шла война, а самарские промыш­ленники строили железные дороги в хлебные районы, в 1915 году в го­роде (на Хлебной площади) вырос крупнейший в Европе элеватор, служащий нам и сегодня. Там, где местные власти работали, сухой за­кон оправдал себя полностью. И не случайно в 1914–1916 годах аме­риканцы приезжали в Самару, изу­чали опыт, применённый ими в двадцатых годах (хотя и не совсем удачно, но это уже совсем другая история).

После революции Ленин поддер­жал сухой закон, понимая, что мо­лодой республике нужна стабиль­ность, а пьяную толпу можно «за­жечь» и направить куда угодно.

Но при Хрущёве производство и потребление алкоголя довели до семи литров на живую душу. После второго раскулачивания обрезали огороды под самую избу, запретили держать скот – не более одной ко­ровы и трёх овец на семью и... вручили бутылку с водкой.

При Брежневе «героический» Гос­план довёл потребление алкоголя до двенадцати литров на душу, а в России этот показатель в некоторых областях доходил до двадцати лит­ров. И это без учёта пива, привоз­ного вина, самогона, без моря тех­нического спирта...

Двадцать литров чистого алкого­ля – это пятьдесят литров водки, или сто бутылок на человека. Чтобы спьяниться,   многим достаточно двухсот граммов водки. Если брать по стакану в день, то получится, что на­селение России 250 дней в году на­ходилось во хмелю. Но если не брать в расчёт маленьких детей, глубоких стариков, больных, солдат, часть женщин и заключённых, то получим картину повального пьянства боль­шей половины населения.

Нас разбудил Горбачёв в 1985 го­ду. И мы призадумались. Куда идём? Наш лидер ввёл жёсткие ограниче­ния на производство спиртного. И был прав. Но слишком глубокие корни пустило пьянство, чтобы мож­но было его выдрать одним махом. Производство спиртного сократили всего лишь до норм хрущёвских времён, но оказалось, что алкоголизованному обществу этого болез­ненно мало... Так и наркоману вна­чале достаточно одного укола в день, потом и двух, и трёх не хва­тает...

Больного наркоманией уже бес­полезно призывать к трезвости. Им надо помогать избавиться от нарко­тической и алкогольной зависимости.

Кстати, до двух третей квартирных краж в России совершают наркоманы и алкоголики. Так с чем бороться, с кражами или с наркотиками и алко­голем?

Но затрещал государственный бюджет, в значительной степени по­строенный на позорных «пьяных» рублях. Появились сложности с са­харом – торговая мафия постара­лась. При его дефиците в магазинах на складах в 1990 году (смотри «Прав­ду» от 26.12.90 г.) сложились сахар­ные эвересты, часто под открытым небом... «В целом по стране на скла­дах скопилось более миллиона тонн сахара». Появились и другие трудности: падение цен на нефть и иные экспортные материалы, ослаб товарный рынок из-за забастовок и национальных столкновений в це­лых регионах, бездумно повышали зарплату в ряде отраслей при сни­жении производительности труда.

И нашлись деятели, решившие списать все промахи и неудачи на борьбу с пьянством. Нам заранее предлагают систему, когда дети трезвого Петра будут жиреть за счёт того, что дети пьяного Степана будут сидеть голодными. Нас толка­ют в систему, где будет множест­во ЛТП – концлагерей для пьющих. Где споенные системой люди будут работать безвозмездно на жире­ющую алкогольную мафию. Эта группировка алкомафии считает, что пьяным народом легче понукать.

Другую группировку алкомафии описал Ф. М. Достоевский в рома­не «Бесы». Там преступный и изощ­рённый революционер Пётр Верховенский, искушая и увлекая в свои сети Ставрогина, раскрывает цели и задачи: «Народ пьян, матери пьяны, дети пьяны, церкви пусты, а на су­дах: «Двести розг или тащи ведро». О, дайте взрасти поколению.   Жаль только, что некогда ждать, а то пусть бы ещё попьянее стали. А как жаль, что нет пролетариев. Но будут, бу­дут, к этому идёт... Слушайте, я сам видел ребёнка шести лет, который вёл домой пьяную мать, а та его ру­гала скверными словами. Вы думае­те я этому рад? Когда в наши руки попадёт, мы, пожалуй, и вылечим... если потребуется; мы на 40 лет впустыню выгоним, но одно или два поколения разврата теперь необхо­димо; разврата неслыханного, под­ленького, когда человек превраща­ется в жалкую, трусливую, себялю­бивую мразь. Вот чего надо! А тут ещё свеженькой кровушкой, чтоб попривыкли».

Верховенским нужен народ про­пившийся, голодный и озлобленный. Ибо сытый и благополучный народ бунтовать не станет.

Цели у группировок алкомафии разные, но средство достижения це­ли одно – водка.

Нас пытаются уверить: пьянство мы одолеем только с ростом обра­зованности людей. Не верьте! Мы пришли ко всеобщему среднему об­разованию, но пить стали ещё больше, ибо забыли о человеке и его душе. От пьянства у нас умерли со­тни поэтов, композиторов, художни­ков.

И материальное благополучие ещё не спасает от пьянства; в США в конце ХХ века, в самые благополучные для них годы, пья­ниц было пруд пруди – 18 миллионов алкоголиков.

Нам говорят, что самогон полно­стью заменил водку, и государство несёт огромные убытки. Не верьте! Убытки несёт не государство – те люди, чьи миллионы складываются из убитых водкой людей. К тому же самогонные   аппараты     никогда не угонятся за заводскими конвейера­ми и лучшее тому доказательство – нескончаемые очереди у винных магазинов.

Нам обещали изобилие соков, фруктов, мороженого... вместо вод­ки. Взамен этого в начале 1990-х годов, с фактической отменой горбачёвских ограничений на производство алкоголя, стали спешно рес­таврировать спирто-водочные заводы. И – началась борьба с трезвенниче­скими организациями на государст­венном уровне. Антиалкогольные про­изведения и статьи исчезли со стра­ниц газет и журналов, и только пе­риферийным, малотиражным изда­ниям иногда позволяли сказать правду.

Противниками трезвости запуска­ется в ход и фальшивая статистика. Нам говорят, что у нас пять миллио­нов алкоголиков, а в Америке во­семнадцать миллионов. В стране, где пьют всё, что горит и даже что не горит, опустившихся людей гораздо больше. Если по той же статистике в 1984 году мы потребляли спиртного больше, чем американцы, тем более крепких напитков, то почему же ал­коголиков оказывается меньше? Не верьте!

Только на шестом году перестрой­ки стала известна правда о закупках вина за границей, когда борьбу с пьянством свернули и обругали. Ме­жду тем на оплату импорта спирт­ного в 1984 году, когда своя бормо­туха продавалась на каждом углу, потрачено 685 миллионов инвалют­ных рублей. В тот же год экспорт легковых автомобилей – 265,5 ты­сяч на сумму полмиллиарда рублей. Пропивали не только автомобили, но и нефть, и лес... За последние пятнадцать лет советской власти ввезли водочных и безалкогольных изделий более, чем на 6,7 млрд. рублей, а медицинского оборудования всего на 3,7 млрд. Почему так? И почему-то совсем умалчивалось, что в 1990 году в местный бюджет поступало 13,8% от продажи спиртного, на 1991 год запланировано 18,5%, но и не более. Россию обложили алкогольным на­логом, чтобы поддерживать в не­пьющих, многодетных республиках фонды общественного потребления.

И сразу встаёт вопрос – Россию вначале продали, а потом пропили, или вначале пропили, а потом про­дали? Где ответ? Эти и другие тайны спаивания страны ещё ждут своего обсуждения.

Евгений Александрович БАЖАНОВ